Е. Стрельцова, «Новое время»

Герои в спектакле Дроздовой проверяются сильнейшим соблазном, проводятся через искушение богат­ством, свалившимся ниоткуда. Тут дело вовсе не в том, хороши или плохи колхозы-кулаки-бедняки. Дело в дармовом, кем-то приготовленном «счастье». Дело в золотом тельце, точнее…

в нашем к нему почтении или непочтении, в тех инстинктах, которые этот дорогой слон возвышает или унижает. Режиссер выстраивает спектакль в плоскостном лубочном стиле (художник Е. Наркевич). Однако, лубок Дроздова остраняет ярко-театральной иронией актерской игры. Будь то преувеличенное выделение жеста, мимики, пластики, или избыточное шаржирование голоса, речевой манеры, интонаций, вплоть до откровен­ных пародий на известных киноартистов или военачальников прошлого. Доводя наивную выразительность лубка до саморазрушения, до высшей степени абсурдности, эта добрая, детски наивная ирония-прием, слов­но волшебная палочка, превращает балаганное зрелище с плясками и частушками в фантасмагорию, комедию абсурда судьбы. Тогда полет «домашнего дирижабля» здесь совершенно уместен. Тогда за масками проста­ка, дурака, лентяя, демагога, вора, пьяницы вдруг проявляются лица несчастных людей, достойных лучшей доли.

Разудалый «игрушечный» вопль главной героини Марфы Мочалкиной (замечательная, филигранная работа Аллы Алексеевой) превращается в определенный момент в печальный плач о покинувшем ее муже, о чувст­вах, скрытая сила которых и нерастраченность выливаются из души только в экстремальном случае смерти близкого человека. Бредовые фантазии главного героя-мечтателя Мочалкина — в глубоко выстраданную испо­ведь о греховных помыслах, о совести, держащей живую жизнь вечно, о любви к этой, а не иной земле. Мо­нолог-откровение деревенского «чудика» о полете в одухотворенном, искреннем исполнении Геннадия Мо-жаева — одна из самых красивых сцен спектакля. Притяжение золотого слона ни в какое сравнение не идет с притяжением земли-матери. Сила такого притяжения — любовь Земли ко всем ее детям, несмотря ни на что, вечны. А слон, как явился из пустоты, так в нее же и провалился.

Театру «Без вывески», пожалуй, удалось обнаружить иной (не социальный, не идеологический) — вневре­менной, а значит классический — объем пьесы. Зазвучал ее жизнелюбивый смех.

Завершается спектакль сценой грозы, чистейшего, звонкого ливня. Театральная метафора, лирическая, озорная, веселая, удачно и просто включенная режиссером в изобразительно-смысловой ряд «Слона», равно как и актерские перевоплощения, дорогого стоят в современном, все чаще пресном, «скуконосном» театраль­ном искусстве.